Книги о Владимире Ивасюке и песенники

Монолог перед лицом сына

Раздел восьмой

Неумолимое время нанизывает на незримую нить дни, недели, месяцы, которые стали бы незаметными в своем сером разнообразии, если бы не несли в себе, как жемчужницы, события, дела, поступки, которые веселят и печалят нас или уходят бесследно в забытье.

Детство Володьки тоже насыщено событиями, неожиданно наплывающими на него отовсюду и остающимися навсегда в его судьбе.

Володьку и Галинку отдаем в пионерский лагерь села Староселье, расположенный на берегу Прута, за десять километров от Черновцов. Это очень большое и красивое село. Его белые опрятные домики словно утонули в небольших садах. А его культурно-литературные традиции уходят корнями аж в далекое прошлое.

Тут родился знаменитый певец Дмитрий Гнатюк, ставший за несколько лет любимцем всей нашей республики. Вот он приехал к своим родителям в гости, и руководство лагеря приглашает его на встречу с пионерами и их родителями, приехавшими из разных сел Буковины к своим детям.

Дмитрий Гнатюк стоит перед своими земляками. Старые и молодые буковинцы уже его знают и любят за то, что он уважает их песни, популяризует среди других народов, гордится ими перед всем миром.

На него, красивого и талантливого, все смотрят с увлечением. А он говорит едва сдержанно и даже стыдливо о своем детстве, прошедшем в этом селе, о своих родителях и дедах, гордых работниках, которые сеяли хлеб, творили песню и мечтали о лучших временах на родной земле. В те минуты он делится с буковинцами и затихшей детворой своим счастьем, а оно в том, что он только теперь может сказать своему сердцу: «Пой, ведь ты можешь и должно! Неси людям в их завтрашний день свет прадедовских надежд, засевай долгую ниву человеческой жизни чувствами любви и достоинства».

В то воскресенье Дмитрий Гнатюк не поет — ему хочется исповедаться и словом перед морем детских глаз. Это же его детство.

Володька сидит тихонько возле меня и только время от времени шепчет:

— Он такой, как в кино…

— Он намного лучший…

— Потому и песни его такие красивые — он сам красивый. — Дергает меня за рукав и спрашивает:

— Он не будет петь?

— Тут не на чем аккомпанировать, и аккомпаниатора нет.

— А он умеет играть на скрипке?

— Этого я, мальчик, не знаю. Подойди и сам спроси… Наверное, играет только на фортепиано. Этого, может быть, достаточно певцам.

Но после выступления артиста и нескольких вопросов, которые ему поставили родители, фотограф начинает распоряжаться и наводить беспорядок вокруг. Володька не подходит к Дмитрию Михайловичу узнать, не играет ли он на скрипке…

Володька всюду добивается прекрасных успехов, но это не приносит нам радости и покоя. Температура снова часто приковывает его к кровати, хотя гланд уже нет. Теперь он жалуется на острую боль в сердце. А это нас очень тревожит, навевает грустные мысли. И терзания совести. В последнее время даже не настаиваем, чтобы он слишком старательно работал. Нас пугает мысль, что с ним может случиться что-то плохое.

Летом мать отвозит его в детский санаторий села Щербинцы Новоселецкого района. Никто к нему не цепляется, не слышит никаких разговоров о каких-то обязанностях, заданий. Правда, он знает только одно: поправиться, загореть, наиграться до отвала. Ему только одиннадцать лет. И еще: очень нужно хоть раз в неделю написать письмо своему папе, который находится в Ирпени.

Но и в Щербинцах он не знает покоя. В санаторий приезжает учитель Кицманской музыкальной школы и обращается к главному врачу с просьбой отпустить Володьку в Кицмань на три дня, — туда должна приехать из социалистических стран какая-то большая делегация работников культуры. Это же наши друзья и единомышленники, их нужно гостеприимно принять и устроить им показательный концерт художественной самодеятельности. Выступление юного скрипача будет очень кстати перед этими гостями.

Главный врач не ставит никаких преград. Володька садится в автомобиль и вовремя прибывает домой. Еще успевает провести несколько репетиций с пианисткой — играет своих любимых Глинку, Лысенко и Шуберта. На концерте добивается успеха у иностранных гостей. Его учитель гордится своим учеником.

Когда возвращаюсь из Ирпени, Володька рассказывает мне о том концерте, как о каком-то приятном приключении:

«Те иностранцы смотрели на меня почему-то так удивленно, что мне стало не по себе, я даже испугался. Когда начал играть, они повеселели, их хорошее настроение и расположенность ко мне придали мне смелости и огонька… Потом они громко хлопали в ладони и кричали «браво!». Я боялся, чтобы не попросили еще раз сыграть — у меня уже сил не было».

После этого выступления Володька задерживается дома на несколько дней, потому что на улице идут бесконечные дожди, и нельзя выйти на порог дома. Он с увлечением читает Александра Дюма и Джека Лондона.

В санатории лечится до середины июля и приносит оттуда документ, в котором руководство санатория выносит ему благодарность «за хорошее поведение, образцовое поведение и активное участие в художественной самодеятельности во время лечения».

Володьку привез домой дядька Дмитрий.

В том же 1960 году в нашей семье происходят великие события: переезжаем в другое жилье — в дом моего учителя из начальной школы Антона Боровича; рождается сестричка Володи Оксаночка; в издательстве «Молодь» выходит в свет мой роман «Красные розы», и я в Черновцах покупаю детям рояль.

Инструмент, о котором так долго мечтали, ставим в детской комнате, и у нас начинается праздник, словно в наш дом пришел дорогой человек, которого мы долго с нетерпением ждали.

Рояль почти новый, даже поблескивает лаком темного цвета. Когда мы его покупали, то попросили Володькиного учителя, чтобы был нашим консультантом. Володька сам испытывал качество инструмента. Он ему понравился.

Дети ходят вокруг него, присматриваясь, как к какому-то невиданному чуду. Смотрю и я с ними и думаю, что мы с сыном не ошиблись — вот его пальцы весело бегают по клавиатуре, которая словно отзывается мягким, ласковым языком.

У Володьки от возбуждения горит лицо. Он почти праздничным тоном заявляет:

— Это не просто звуки, а капли поэзии. Рояль нам дорог еще и тем, что он украшен твоими, папа, красными розами.

Рояль целыми днями звучит не смолкая. Аж сотрясается дом, который становится похожим на корабль, нагруженный волнующими звуками, сотворенными любимыми сердцу композиторами. И Володьке не хочется верить, что он уже не будет бегать по вечерам в среднюю школу и надоедать учителям своими бесконечными этюдами.

Теперь, когда имеем свой инструмент, Володька старательно работает над школьными заданиями. И успехи его снова отмечает областная газета «Радянська Буковина», помещающая 17 июня 1961 года статью В. Яковчука, который, побывав на концерте учеников музыкальных школ области, пишет:

«С большим наслаждением слушали присутствующие выступление солистов. Заслуженный успех выпал на долю скрипача — ученика пятого класса Кицманской музыкальной школы Владимира Ивасюка, который исполнил «Концертино» О. Губера и вальс из оперы-сказки Рыбникова «Елка» вместе со своим одноклассником Николаем Сторожуком и юной пианисткой, ученицей IV класса Таней Искрук».

Володька не расстается с роялем. Без конца-края импровизирует. В принципе, это вполне естественная вещь — у него появляется потребность самовыражения. Однако бывают дни, когда он по несколько раз повторяет одни и те же мелодийные фразы, словно надолго врезает их в свою память. И сторонний внимательный человек может легко уловить главную светлую тропинку, которая как бы прорезается в хаосе звуков и поражает слух чем-то трогательно-исповедальным и одновременно возвышенным. Вот он тянет наконец-то руку за карандашом и пишет в ученической нотной тетради. Краем глаза вижу его румяное лицо и неспокойные глаза…

Ничем не даю ему понять, что я понял суть его поведения, потому что, несомненно, творчество — стыдливая вещь. Сижу за столом и что-то читаю или пишу, и мелодия, которую я выделил из потока звуков, пробуждает во мне прилив неясных чувств. В ней — что-то близкое и человеческое. Володька посматривает в мою сторону, но я на это не реагирую, занимаюсь своими делами. Он словно хочет что-то спросить, а я не обращаю никакого внимания, хотя весь пребываю в плену его музыки.

А один раз спрашиваю удивленно:

— Погоди, где же я слышал эту мелодию?

— Ты ее мог слышать только от меня. Я ж ее играю уже целую неделю.

— Прекрасная штука… Откуда она у тебя?

— Разве прекрасная? Это же моя фантазия…

— Твоя? Собственного производства?

— Удивлен?

— Нисколько… о чем она?

— Не поверишь. Еще и смеяться будешь…

— Ну-у-у, ты не прав.

— Да я, папа, про свой сон. Чудесный сон… Так иду по Голому (так называли Кицманчане большой участок леса, где вырубили старые дубы, а новые еще не насадили) и сразу мне стает легко-легко, словно небо сливается с землей. Вокруг меня зелено, а надо мной — небо голубое, как в сказке. Хочется петь и танцевать. И я поднимаю руки вверх, выпрямляю их и делаю несколько взмахов ими. Стаю словно бестелесным… Поднимаюсь медленно вверх — и вот только летнее небо и я. Закрываю глаза от радости полета. Смотрю вниз — земля такая праздничная, нарядная. Потоки воздуха ласкают мне груди, щекочут, словно играют со мной. Очень часто летаю, папа, над полем, лесом и садом Сидора Воробкевича. Машу руками и плыву, плыву…

— А как это тебе удается?

— Перед сном думаю, что страшно хочу взлететь. А сильно хотеть — это все равно, что мочь.

— А тебе эти полеты не надоедают?

— Нет, летал бы днем и ночью. Часто думаю о том, почему нет таких аппаратов, чтобы человек смог летать тогда, когда ему хочется.

— А самолеты и вертолеты тебе не нравятся? — спрашиваю.

— Нет, хочется взять летательный аппарат так, как берешь рюкзак. Нажал на пуговицу — взлетел, нажал на другую — приземлился. Чтобы не было лишней мороки.

Бывает, что Володя долго просиживает за роялем, не имея перед собою ни тетради, ни книжки. Наедине со своими мыслями и мечтами. А пальцы, словно птицы, летают над клавиатурой. Он перемешивает свои чувства с наплывом звуков. А в это время мы сидим тихонько в соседней комнате. Как-то я беру Оксаночку за руки и вхожу к нему.

— Что это ты наигрываешь, сын?

— Понравилось?

— Это не программная вещь.

— Это так… Мои фантазии… Разговоры… Музыкой можно рассказывать обо всем на свете. И получается лучше, чем обычным языком.

— Это так… Но не все поймут твой язык. Я, например, только сердцем понимаю… Вот ты играешь — с кем ведешь разговор?

Берет от меня Оксаночку, ходить с ней по комнате и говорит:

— С тобой и Оксаночкой. С людьми и птицами. Когда играю, перед глазами стелется зеленое поле, в небе переливается жаворонок, а сквозь пелену синевы и лучей дорога вьется до самого горизонта. С ней тоже веду разговор.

— Уже прошло восемь лет, как ты взял в руки скрипку. Ты доволен, сын?

— Очень, папа. Когда подрастет Оксаночка, мы ее тоже поведем в музыкальную школу, в класс фортепиано, правда?

— Конечно. В нашем доме когда-нибудь будет трио — скрипка, виолончель и фортепиано.

Володя улыбается.

— Будем давать домашние концерты. Это будет прекрасно… Если бы у меня не было скрипки, я писал бы стихи и сочинял сказки.

— А почему не записываешь то, что наигрываешь на рояле? Оно мне очень нравится. Через две-три недели забудешь.

— У мои пальцев хорошая память, — отвечает, едва жмуря глаза. — И через десять лет повторят то, что наигрываю сегодня.

Иногда записывает, а через некоторое время рвет и кидает бумажки в печь. Значит, у него нет никаких амбиций, а есть лишь одно желание — самовыразиться. У него с сегодняшнего дня есть что сказать людям. Это видно и из того, что в свободные минуты он с удовольствием рисует. Даже очень неплохо. В позапрошлом году Кицманская средняя школа торжественно отпраздновала юбилей Т. Г. Шевченко. Была оформлена юбилейная комната, для которой Володька нарисовал акварелью красивый портрет великого поэта, который привлекал внимание всех посетителей. О Володьке завуч школы О. В. Цибульская высказалась так: «Я знала, что Володя способный ученик, одаренный музыкант. Оказывается, он еще и настоящий художник».

Я долго присматривался к тому портрету Кобзаря и скажу откровенно: мне было приятно от мысли, что мой сын будет когда-то полезен людям, вызывать их уважение. Это очень хорошо.

Володька мыслит как взрослый человек, все его интересует, особенно литература — от Котляревского до Гончара и Загребельного. Прекрасно знает русскую литературу прошлого столетия, увлекается Есениным и А. Ахматовой. Любит С. Руданского, Остапа Вишню, М. Зощенко и О. Генри — их творчество полностью отвечает его жизнерадостному характеру.

Летом 1963 года мы с ним совершаем большое путешествие по Закарпатью, посещаем Яремчу, Ясиню, Рахов, Хуст, Мукачево и Ужгород. Оттуда едем в Дрогобыч, ночуем там, потом посещаем село Ивана Франка и через Моршин возвращаемся домой.