Книги о Владимире Ивасюке и песенники

Жизнь и смерть Владимира Ивасюка

О временах, о событиях и о себе

За окном шумит такой благодатный этой жаждущей осенью дождь. Всматриваясь в синие контуры гор, которые тихо тонут во мгле, слушаю Василия Зинкевича: закарпатское радио частенько транслирует его записи.

Василий едва ли не самый талантливый исполнитель Володиных песен. Как-то выступая перед телекамерой, народный артист Украины очень страстно говорил о композиторе. К сожалению, не было под рукой диктофона, но содержание выступления Василия передам таким, каким оно упало мне на слух.

Володя родился очень рано, говорил Василий, родился именно тогда, когда нас задушили. И в этом — несчастье творца. А одновременно, наверное, и счастье: такие талантливые песни можно создать лишь при условии борьбы, противостояния силам, которые наш национальный дух душили. Он, Владимир Ивасюк, разбудил наш дух… Из-за этого и погиб. Не умер, не прибегал к самоубийству, а погиб. Погиб во имя национальной идеи…

Вспоминаю, в те первые годы Володи в Львове мы встретились с ним, чтобы подготовить интервью о молодежной песне. Композитор как раз хлопотал о деятельности Клуба творческой молодежи. Поэтому говорили о творцах, комсомольских фестивалях. И вот теперь мне почему-то подумалось: наверное, я погрешу против истины, не сказав, что комсомол немало делал для творческой молодежи, способствовал росту отдельных творческих личностей. Будучи подручным компартии, а в то время именно она диктовала ритм жизни, ведь заменила собой советы всех уровней, комсомол Львовщины, переманив любимца молодежи из Черновцов — престижно же было иметь такого композитора! — таки не осрамился. Композитору дали квартиру, хотя за нее пришлось хорошо «отрабатывать» — Ивасюк вынужден был начать во вред творчеству брать участие во всевозможных мероприятиях, организовываемых комсомолом. Ему нравилось быть в группе молодежи, но это и истощало, и творчеству иногда мешало.

И, слава Богу, ребята опомнились — правда, в комсомоле были уже люди нового поколения! — хотя и с опозданием республиканскую комсомольскую премию имени Николая Островского Ивасюку присудили. Посмертно.

Размышляя обо всем, как жил и творил, как погиб композитор Владимир Ивасюк, прихожу вот к каким выводам.

Я мало цитировал воспоминания о композиторе сознательно, хотя их, воспоминаний, собрано у отца композитора Михаила Григорьевича Ивасюка, наверное, на десять печатных листов, сознательно не встречался и с людьми, которые выступили свидетелями, когда велось следственное дело. Я заострил главное внимание именно на следствии — тех аргументах, которые, по окончательному выводу, дали следствию и прокуратуре возможность констатировать: умер композитор в следствие самоповешения.

Меня эти аргументы не убедили. Других же версий, которые бы утверждали противоположное, следствие просто не рассмотрело серьезно. Скажем, ту же мою версию, что лечение композитора в «психушке» — это был лишь шаг для восстановления в числе студентов консерватории.

Встает вопрос: можно ли сегодня — учитывая несовершенное следствие — считать композитора самоубийцей? Считаю — нет! К слову (я еще раз повторюсь) — глава Украинской Автокефальной Православной церкви патриарх Мстислав, находясь в Львове, освятил могилу творца. Церковь, как известно же, к самоубийцам относится достаточно осторожно. Владимир Ивасюк для нее — мученик. Таким должны признать его и мы все.

Подытожу: не соглашаюсь со следствием по таким причинам.

Первое — и самое главное. Композитор все-таки был в Ровно. Это засвидетельствовала, как уже писал, Светлана Примачок. Но, когда проходило дорасследование (не под давлением ли?) она заявила:

«Да, будучи допрошенной 21 мая 1979 года в прокуратуре Шевченковского района г. Львова, я заявила, что 3 мая с. г. в г. Ровно видела Ивасюка, который шел по улице. Мне кажется, что это был он, но с полной уверенностью я этого подтвердить не могу, поскольку, как говорилось выше, лично с ним знакома не была. Не исключено, что человек, которого я видела 3 мая в г. Ровно, очень похож на композитора Ивасюка В. М.»

Но в прошлом году, после публикации на страницах газеты «За вольную Украину» интервью со мной о работе над этой рукописью, откликнулся земляк композитора, знакомый поэта Михаила Ткача и самого Ивасюка, кандидат философских наук Аурелян Мария Тушинский, который засвидетельствовал:

«Последняя встреча с Ивасюком была 4 мая 1979 года в Ровно. Я провожал брата на поезд и, проходя через зал, почувствовал на себе взгляд. Возвращаясь с перрона, увидел в самом хмуром углу Владимира.

— Володя, это ты? — засомневался я.

Ивасюк молча подал мне руку. На его лице я увидел отчужденность и усталость. А еще точнее — какую-то внутреннюю скованность. На вопрос он отвечал формально. Мне не удалось даже выяснить: приехал он или собирается уезжать.

Последней попыткой растормошить его был вопрос о песне «Аве Мария». Она у нас обоих вызывала ассоциацию: мою мать, которой Владимир целовал руки, звали Марией. В моей визитке после имени, вместо по-отчеству, как водилось раньше у буковинцев, стояло имя матери — Аурелян Мария Тушинский. Вот почему я спросил, как дела с песней «Аве Мария».

— Ее услышали там, где я хотел.

— А когда ее услышу я?

— Когда перестанешь писать о вдохновении, — то ли в шутку, то ли серьезно ответил Владимир».

Почему привожу такую долгую цитату из воспоминания земляка Ивасюка? Потому, что когда два человека видели Ивасюка в Ровно — 3 и 4 мая, — то он, наверное, в самом деле там был. А это означает: погиб он не 27 апреля, как утверждает следствие, а значительно позже… К тому же песня «Аве Мария» в самом деле есть в заделе композитора: издана посмертно «Музыкальной Украиной», где отец композитора, чтобы не выбросили духовное произведение, вместо «Аве» написал «Любимая». Так она и звучит — «Любимая Мария», хотя в оригинале «Аве Мария».

Вот тут возникает вопрос к тогдашнему прокурору области Борису Антоненко, который руководил следствием. Вы утверждаете в очерке «Судьба композитора», что позвонили в милицию, чтобы там шевелились. Хорошо. Но почему же тогда «Поисковое дело по факту смерти композитора В. Ивасюка» датировано рамками: 27.04 по 11.05. Может, доблестной львовской милиции уже 11 мая было известно, где Ивасюк? Или, по крайней мере, его труп? Вы руководили следствием — потому имеете ведомости, ведь 19 мая это дело передали в возглавляемую Вами прокуратуру.

Добавлю к этому и путаницу с выводами судебно-медицинских экспертов. Я не врач, потому сошлюсь на выводы, сделанные львовским врачом Ириной Боднар (опубликованные как отзыв на материал бывшего прокурора Львовской области, который руководил расследованием дела Ивасюка, Бориса Антоненко).

Отмечая, что содержимое материала «Судьба композитора» — «отвратительное, циничное», оно должно «убедить читателей, что В. Ивасюк — душевно больной человек, самоубийца», врач, в частности отмечает:

«Уже 12 лет Антоненко убеждает в этом общественность не только Львовщины, не только Украины, но и всего Союза. Тех, которые имеют другое мнение, он называет «определенными кругами за границей», «экстремистскими элементами», личностями, «которые отбывали наказание за свои преступления против советского народа». «Распространяемые слухи о других обстоятельствах смерти Ивасюка В. М. являются вымыслом», — заявил прокурор в прессе в 1979 году и повторяет это сейчас. Вот так выглядит объективность по-коммунистически».

И далее врач-профессионал анализирует:

«Кто из трезво мыслящих людей может поверить, что тело покойника, пребывая длительное время в лесу, могло просто так остаться неповрежденным? Неужели в пригородном лесе нет грызунов, бездомных собак, птиц? А может тело охраняла стража, чтобы сберечь его в целостности для следствия? Или, может, его держали в холодильной камере?! А кто же так аккуратно сложил плащ, лежавший рядом, — не люди ли с военной выправкой?

Антоненко утверждает, что земля была влажной, никаких следов людей не было. Значит, не было следа и В. Ивасюка. Логично сделать вывод: если исчез след жертвы, то исчезли и убийц следы. Все это подтверждает, что преступление было хорошо организовано».

Иначе, чем я, анализирует врач Ирина Бондар и некоторые другие факты, приведенные мною в эссе. Цитирую:

«А вот как дальше вел следствие Антоненко. «По моему указанию делал вскрытие трупа не единоличный медик, а комиссия, в которую входили заведующий кафедрой судебной медицины Львовского мединститута доцент Владимир Зеленгуров (ныне покойный), областной судебный эксперт, заслуженный врач УССР Клавдия Тищенко и заведующий отделом областной судебно-медицинской экспертизы Владимир Нартиков».

То ли от возрастного ослабления памяти, то ли от недостаточного внимания к личности заведующего отделом областной судебно-медицинской экспертизы как фигуре второстепенной Антоненко изменил имя последнего, которое не Владимир, а Виктор. И был Нартиков полностью зависим от предыдущих. А что Владимир Зеленгуров был личным другом Антоненко, бывший прокурор «дипломатично» промолчал, потому что из всего получается, что, воспользовавшись этим обстоятельством, он легко мог обеспечить следствию «нужный» вывод судмедэкспертизы о самоповешении. Если бы вскрытие тела делал судмедэксперт единолично, то вывод мог бы быть и другим, что значительно усложнило бы работу следствия.

Глубоко убеждена, что эксперты не могли прийти к такому выводу на основе медицинской науки, которая дает возможность только установить вид смерти, а не то, кто ее совершил. На последнее имеет право дать ответ другая наука — криминалистика. Медицинская наука имеет возможность установить, был ли человек повешен живим, или мертвым. Наличие прижизненных телесных повреждений, что свидетельствует о предсмертной борьбе, подтверждает убийство. Но их отсутствие не может указывать на самоубийство, потому что убийцы могут использовать беспомощное состояние человека (например, споить или ввести наркотики). По-разному реагируют на смертельную опасность люди и психологически. Экспертиза проводилась через три недели после смерти, что резко уменьшает достоверность ее вывода».

Иначе видит врач и факт лечения композитора, а также то, что трактовка пребывания творца в психиатрической больнице ну никак не означает снижение жизнедеятельности и творческой активности человека. Споря с бывшим прокурором Львовщины, она, в частности, отмечает:

«Ссылаясь на выписку из истории болезни двухлетней давности до момента смерти Ивасюка, Антоненко «констатирует», что за самоубийство, совершенное в состоянии душевного заболевания, никто не отвечает. Но судовая психиатрия — предмет, который преподается на юридическом факультете. Государственный советник юстиции третьего класса, заслуженный юрист Украины, прекрасно знает, что диагноз «неврастения, астено-депрессивный синдром» — не является душевной хронической болезнью, не влияет на дееспособность лица, что это функциональное состояние нервной системы, обусловленное стрессовыми ситуациями».

Добавлю от себя. Если поверить врачу и другим корреспондентам газеты «За вольную Украину», «Ивасюка заставили лечиться в психиатрической больнице»… Если это на самом деле так — то виновники этой акции действовали очень дальнозорко: вот и выручил этот факт следствие. А не погиб бы композитор — все равно есть компромат. Потому что в компартийные времена психиатрические клиники были превращены в заведения, куда «прятали от масс инакомыслящих», потому в народе сложилось негативное отношение к этим больницам, и люди назвали их «психушками». Ясное дело, такое тавро могло бы укротить свободолюбивого артиста в любое время.

«Следствие по причине смерти В. Ивасюка, — пишет врач, — велось исключительно членами коммунистической партии. Еще хочу обратить внимание на то, что медэксперты и прокуроры — чужаки, присланные на Западную Украину строить «счастливое» коммунистическое будущее «советского народа». Они могли это совершать, только уничтожая все украинское. Кто для них В. Ивасюк? Опасный враг».

Итог второй. Следствие, по моему мнению, несостоятельное. Начиная с газетного сообщения (которого, к слову, даже нет в следственном деле) от 4 июня 1979 года:

«Установлено, что причиной смерти гражданина Ивасюка В. М. было самоповешение. Распространяемые слухи о других обстоятельствах смерти Ивасюка В. М. являются вымыслом».

Какое же, пан-товарищ Антоненко, это страшное произведение! Все юристы, с кем я консультировался, в один голос утверждают: этот опус был юридически несостоятельным. И Вы, конечно же, это четко осознаете. Как осознаете и то, что по законам бывшего СССР Вас должны были судить за использование служебного положения с целью дезинформации общественности! Какое, скажите, Бога ради, Вы имели право за полтора месяца до завершения предварительного следствия, и за шесть месяцев до завершения дорасследования утверждать общественности, что Ивасюк наложил на себя руки? Вы что — опережали следствие, тем самым направляя его в нужное Вам русло? Чтобы доказать факт самоубийства? Я, как и любой рядовой юрист, мог бы согласиться с Вами лишь при такой формулировке: «одной из версий, которые устанавливаются, является самоубийство…» Но Вы же в очерке утверждаете безапелляционно: «Это сообщение (конечно, с согласия аппарата пана-товарища Добрика, который в то время возглавлял областной комитет компартии Украины!) облпрокуратуры было напечатано в газетах, передано по радио и телевидению 4 июня 1979 года (следствие длилось только две недели!). Ранее мы не могли информировать общественность (не отважились соврать раньше?), потому что велось следствие (а оно же велось аж до второй половины января следующего, 1980 года!)…»

Поэтому я прошу, Вас, пан-товарищ прокурор, объясните мне и читателям, какое — с точки зрения юриспруденции мировой — Вы имели право дезинформировать общественность, опережать события, влияя тем самым на ход следствия? Кто к этому стремился? Вы самостоятельно приняли это решение или на Вас давили с «компартийной горы»?

И последнее. Это эссе — путешествие по страницам следственного дела. А свидетелям, как известно, верить стопроцентно нельзя. Ведь люди, приходившие к следователю, были психологически угнетенные, растерянные (большинство ведь из них впервые, наверное, переступали порог прокуратуры), к тому же каждый свидетельствовал с точки зрения самозащиты (так мы, люди, созданы). Главное же, почему именно не верю стопроцентно всем показаниям, это то, что записи вел следователь, он же направлял разговор в необходимое ему русло. Если бы сегодня каждый из свидетелей перечитал свои, зарегистрированные следователем, показания, убежден — немало кто сделал бы поправки в деле.

Поэтому, если каждому слову следствия верить не могу, то это эссе — в первую очередь призвание к свидетелям: вы, уверен, уже неоднократно проанализировали все, о чем свидетельствовали, поэтому, откликнитесь, дополните свои рассказы необходимыми деталями, которые, вполне возможно, в следственное дело не попали. Это эссе — также обращение ко всем, кто знал композитора Владимира Ивасюка, напишите, начитайте на диктофон все, что знаете о творце. Это будет большой помощью мне, ведь работа моя на издании этой книги не завершается. Впереди — новые поиски.

Завершая размышления, хочу искренне поблагодарить всем, кто помогал мне собирать материалы к эссе, — из Киева, Львова, Черновцов, Тернополя, Мукачевого… Хочу поблагодарить и тех, кто заботился обо мне в санатории «Карпаты»: там хорошо писалось.