Воспоминания

Юрий Евгениевич Рыбчинский

Юрий Рыбчинский

Юрий Рыбчинский — известный украинский поэт-песенник. Написав с Владимиром Ивасюком две песни «Кленовый огонь» и «У судьбы своя весна», он и сейчас является ведущим автором на постсоветском пространстве.

Песни побратали нас

Я познакомился с Володей Ивасюком в 1971 году на его родине — Буковине. Той весной мы с композитором Игорем Покладом приехали в Черновцы. И наши черновицкие друзья-музыканты познакомили нас с Володей.

Его первые, такие уже популярные, песни еще до встречи с их автором невольно породнили нас. Потому что разными путями — каждый по-своему, мы пришли к одному творческому знаменателю. Для нас с Игорем это было подтверждением того, что мы не ошиблись. А смысл был в том, чтобы преподнести украинскую эстрадную песню на качественно новый уровень, отступив от господствующих слезливости, сентиментальности и узко сельской психологии, но оставаясь в русле лучших образцов народной песни. Потребность такая была вызвана действительностью, демографическими изменениями, характером нового поколения.

Необходимо было снова переосмыслить то богатство, которое мы привыкли называть фольклором, отнестись к нему не как к чему-то застывшему, музейному, а как к вечному потоку, который каждый раз принимает цвет тех годов, через которых проносится. Как только в народном, вечном появляются новые краски, его аромат, его магнетизм, как только доброе старое получает от молодого творца его же молодую кровь, его юношескую энергию, мгновенно происходит маленькое чудо: осень превращается в весну, зима — в лето, старое — на новое, и происходит та настоящая связь времен, которая невозможна в условиях обычной стилизации.

Я так детально рассказываю об этом, поскольку иначе, мне кажется, нельзя понять ни наших с Покладом «Зелен-клена», «Диких гусей», «Волшебной скрипки», ни Володиных «Червоной руты», «Водограя», «Мальв» и других его песен. Я считаю, что Ивасюк сумел превзойти многих авторов в поисках, а главное, в отыскании того эмоционального эквивалента (не атрибутики!), который был ядром в макрокосмосе народных песен. То есть, если более или менее успешные композиторы и поэты находили атомы или планеты-спутники в поисках главного, то Володе посчастливилось найти ядро — Солнце и сразу его творчество приобрело черты законченного, но не застывшего, а в бесконечном движении системы. Если мы время от времени воспринимали случайное как главное, то он нашел определенный эквивалент Вечности, то, что связывает воедино старое-минувшее и новое-настоящее и вместе с тем рождает будущее.

Поэтому его первые песни, глубоко народные по поэтическому мелосу, вместе с тем остро современные, воспринимались и воспринимаются до сегодня как слуховой портрет мыслей, ожиданий надежд молодого человека 70–80 годов минувшего столетия. Еще раз подчеркиваю, — портрет души, а не фотография, на которой модный костюм, прическа не дают возможности заглянуть вглубь человека и увидеть главное — его неповторимость, его сердце.

Вот это, что я сказал, еще до личной встречи с Володей братало нас с ним. И, в конце концов, мы познакомились. И встретились так, будто знали друг друга сто лет, как братья, разбросанные временем по разным городам, и встретились как однополчане, как люди, которых волнуют одни и те же вопросы, которые отдаются одному и тому же делу, одинаково влюбленные в новое, которое и не родилось еще, в поэзии и музыке.

Оказалось, мы любим одних и тех же поэтов — Гарсия Лорку, Олеся, Плужника, Богдана-Игоря Антонича, Маяковского, Цветаеву, Костенко, и мы — кто в Киеве, а кто в Львове — читали наизусть самые любимые стихотворения.

Общими у нас были и исполнители (имею в виду близость вкусов) — Том Джонс, Карел Готт, Энгельгердт Хампердинк, София Ротару, Нина Матвиенко, «Песняры». Володя прекрасно пел, и если бы он занимался вокалом в отдельности, стал бы хорошим певцом. Тем не менее, хотя он и не посвятил себя исполнительству, несомненно, это умение помогало ему, в особенности в работе с певцами. Определенной мерой стиль исполнения песен Ивасюком и тогда еще юной Софией Ротару был тождествен — София пела так, как Володя, с точки зрения манеры, стиля. В манере самого Володи пел и Василий Зинкевич да и много других. Чем большей была одаренность исполнителя, тем больше собственных красок он прибавлял на эстраде, и в итоге происходил определенный синтез.

Володя очень тонко ощущал и в дальнейшем, как надо исполнять ту или другую его песню, часто в Ворзеле, в доме творчества композиторов, он за роялем показывал мне и композитору Ильину новые песни и по-новому исполнял даже популярные свои песни. Если манера исполнения не совпадала с его ожиданиями, он не спешил судить.

Так сначала он был просто шокирован, когда услышал в Киеве в исполнении «Песняров» нашу с ним «У судьбы своя весна». Шокирован, но не «убит». Дело в том, что по его замыслу эта песня была современным романсом — с медленной первой частью и кантиленной серединой, а «Песняры» создали более шлягерный вариант, основой аранжировки которого был острый ритм и быстрый темп. Самая по себе песня понравилась в таком виде аудитории, но этот «танцевальный» успех убивал в песне очень важное: глубину музыки и слов, драматургию чувств.

— Я боюсь, что после них все так начнут петь, — Сказал Володя.

— Тебе не нравится? — спросил я.

— Старик, это может существовать, но в единственном экземпляре! — А потом добавил: — Скорее бы Соня спела. Потом нахмурился: — А вдруг она, услышав их, откажется?

София Ротару спела «У судьбы…» в Сопоте, куда ее пригласили вскоре после нашего разговора на концерте «Песняров», и Володя позвонил мне из Львова и радостно спросил: «Ты слышал, Старик? Ну как?» Но это был риторический вопрос. Я слышал, что он удовлетворен, и ответил: «Все в порядке!»

В последние годы своей жизни Володя начал серьезно интересоваться инструментальной и симфонической музыкой и часто, приезжая к нам в Ворзель, советовался с Вадимом Ильин, с которым его связывала какая-то духовная общность. Теперь Володя все чаще играл на рояле наброски к симфониям, и они с Вадимом спорили, что-то доказывали друг другу, но ощущалось, что Володя, не сдавая своих позиций, все-таки уважает авторитет своего товарища. Общение у них было открытым, каждый не скрывал своих секретов и не боялся плагиата, так как каждый понимал неповторимость другого.

Несомненно, что Володя никогда бы не оставил Песни, но так же несомненно, что вскоре он так же успешно высказал бы себя в других музыкальных жанрах.

Когда спрашиваю себя, что было в Володе-человеке самым главным, я прихожу к выводу, что стрежнем его была очень высокая цель — стать большим Композитором. Поэтому он никогда не говорил о славе, никогда не спекулировал именем, которое тогда было на устах у миллионов людей. Он был скромный, как настоящий художник, который работает на будущее, а не купается в теплой ванне сегодняшнего успеха до того времени, когда вода заледенеет. Ни извне, ни внутренне он никогда не выделял себя среди других, что было удивительно для мальчишки (разрешу себе эта наглость!), на которого вдруг свалилась слава. Ему же в пору первого всесоюзного, а со временем и международного успеха было немногим более 20, а в такие годы слава — самое тяжелое испытание. Он не дал ей возможности повести молодого композитора (а такое часто происходит с многими начинающими — они тиражируют первый успех до того времени, пока сами не выходят в тираж) по пути легкого хлеба, любая его новая песня была не похожей на предшествующие.

Не зря у него были голубые глаза — такие были только у него, а еще бывают у маленьких детей, когда те смотрят в весеннее небо. Когда он ушел от нас, неба стало меньше, и само небо уменьшилось на одну звезду. Но на земле он остался навсегда, пока живут его песни — а им судилась длинная жизнь, ведь на Суде Вечности, когда будут говорить о нашем Времени, нарисовать портрет Времени без Володиных песен, без его голубых глаз будет невозможно.

* * *

Последняя их встреча состоялась в Киеве буквально за несколько дней до гибели Володи. Они шли по Хрещатику, говорили о планах. Володя заканчивал консерваторию и хотел переехать жить и работать в Киев. Он признался, что в Львове ему плохо, а здесь можно больше писать, делать записи, общаться с друзьями. В тот период Рыбчинский написал «Путь к Тарасу», Ивасюк сказал, что как только сдаст сессию, сразу же возьмется за эту работу, но… А дальше начались звонки обеспокоенных родителей — исчез сын. Потом почти месяц неизвестности и страшная весть — Ивасюка нашли повешенным в Брюховецком лесу. 22 мая Володю хоронили. Это был день рождения Юрия Рыбчинского, но, конечно, он его не праздновал, провожая друга в последний путь.

Когда Ивасюка не стало, Юрий Рыбчинский посвятил ему несколько стихотворений. Так, с Николаем Мозговым он написал «Проходит денб, проходит ночь», с Игорем Покладом — «Скрипка играет». Потом с Геннадием Татарченко — реквием «Памяти Ивасюка», которую очень проникновенно исполнял Назарий Яремчук. А на концерте к 55-ти летию Ивасюка Рыбчинский прочитал свое стихотворение «Я — великан с голубыми глазами».